Стать добрым человеком

Сестра Васильева

Ночью разгорелась перестрелка. Турки пошли на наши укрепления, еще издали оглушая нас ружейной трескотней и гамом.

Выдержанные в огне солдаты наши спокойно ждали команды. Первый залп мы дали в упор, когда турки подошли шагов на двадцать-тридцать.

— Господи! Сколько смертей! Голубчики, болезные мои! — шептал сзади меня нежный голос.

— Зачем вы здесь, сестра? Сойдите! Нельзя, вас убьют. Сестра меня не слушала. Схватилась руками за голову и шепчет молитву. Слышу, — не за себя, а за нас.

Турок мы отбили и прогнали. На другой день они, озлобленные, стреляли по каждому из тех, кто приподнимал голову над валом. За валом слышались громкие стоны.

— Что это? Кто стонет? — спрашивала меня сестра милосердия.

— Турки, что вчера на наше укрепление шли. Их ранили, а свои подобрать не успели.

— Что же с ними будет?

— Будут лежать, пока не умрут.

— Да ведь подобрать-то надо? Нельзя так — ведь они мучаются.

Я повел сестру к валу.

— Стоит только поднять голову над валом, как турки стрелять станут. Видите!

—  Все-таки... Бог поможет. Братцы, ужели же им так и помирать?

Солдаты мялись. Кому охота на верную смерть идти?

— Душа-то в вас есть, голубчики! Православные, жаль ведь их!

—  Жаль-то жаль, сестрица, да как выйти-то? Тут смертушка.

— Помогите, милые!

Один турецкий раненый, как нарочно, метался у самого вала.

— Коли вы не хотите, я сама пойду. — И, прежде чем мы успели опомниться, сестра была уже за валом.

—  Что же это, братцы? Ужели ж покинуть? — И старый унтер с георгиевским крестом перескочил за вал. За ним еще перепрыгнули солдаты с носилками.

Ад поднялся. Пули засвистали отовсюду.

Сестра, не обращая внимания, наклонялась над кустарниками, отыскивая раненых турок. На лице ни малейшего страха, только побледнело оно и глаза блестят.

К чести турок, они, как только заметили, зачем сошли наши, опустили ружья и выставили головы над валом. Видимо, они были удивлены.

— Мать милосердия! — говорили про сестру солдаты. Это — сестра Васильева.

Совсем простое, худенькое, больное личико... Маленькая головка на тоненькой шейке, впалая грудь... Сутуловатая... Походка неуверенная... Руки — бессильные, страшно исхудалые... По блеклому личику кажется, что сестра совсем утомилась, погасла... Больно смотреть ей — больно двинуться... И дышала-то она с натугой, точно ей трудно было вдыхать в себя воздух. Все только удивлялись ей.

— Откуда у вас столько силы берется?.. Такая вы хилая, а работаете за троих.

— Я вовсе не хилая... Только вот, когда дела нет... У меня на это силы хватит... потому здесь ведь всякая рука на счету... и я тоже... полезна... ну и стараюсь...

Началась Плевна. Стоянки в грязи, дни и ночи под дождем, утомительные переходы впроголодь, потери не от огня, а от беспримерной неурядицы и, наконец, неотразимый, ненасытный, всех подстерегающий тиф. Только и слышно — умер, отправлен в Россию полумертвым... О сестре Васильевой я боялся спросить. Где же ей, больной, худенькой, маленькой, с кашлем, с ее хриплым дыханием, с ее слабыми ногами и впалою грудью, выдержать этот ад, в котором гибли тысячи сильных... Верно, уже давно эти худенькие руки с костяшками крест-накрест сложились на ее груди и сама она, заняв только часть большого для нее гроба, улеглась далеко-далеко, под сырую землю чуждого ей края... Поди, лежит она теперь и уже не бьется приветом и ласкою на чужое страдание большое сердце маленькой женщины... успокоилось... навеки замолкло, не знавшее отдыха...

Даже спрашивать не хотелось о ней... Так, машинально сказалось только:

— А не знал ли, господа, кто из вас сестры Васильевой?..

— Ангела Божьего! Как же не знать... мученицу!.. — И лицо офицера озарило таким благодарным светом, что нам всем точно стало теплее в этой холодной землянке.

— Давно умерла? — Кто?

— Да она. Сестра Васильева!..

— Почему же умерла?.. — уставился на меня с удивлением рассказчик.

— Неужели жива!..

— Еще третьего дня прощался с нею. Странное создание. Чем хуже кругом, чем труднее — тем больше сил у нее. Кажется, откуда бы — хилая. Кругом сестры валятся — а она выстояла до сих пор. Все ее подруги по общине частью вымерли, частью переболели, а она скрипит себе. Действительно, такое впечатление производит, как будто накануне смерти... А кто более ее работает? Санитаров послали. Здоровенные парни, а с десятком больных управиться не могут. Их пять теперь за одну Васильеву отдать можно!.. Когда она отдыхает — не знаю.

Стали другие рассказывать про Васильеву...

Привезли в госпиталь раненого солдата из благородных -разжалованный за растрату полковых денег офицер. Офицеры его дичились, солдаты тоже своим не считали... Он в огонь первым шел и уходил из боя последним... Стал без толку на

каждую пулю соваться, а пули его щадили. Наконец, дождался. Посмотрел его доктор...

— Скажите правду, когда я умру?

— Недели через две.

— Благодарю вас...

Васильева как-то раз подсела к нему. С ней с одной разоткровенничался разжалованный... Сама плакала... С той поры исключительно им занялась. Доктор выговаривает ей:

— Займитесь вон тем, этот все равно умрет...

— Бог не скажет, кто умрет, а кто нет...

— Да что же вы к нему именно...

— А потому, что он несчастный... У других — только раны... тело болит, а у него вся душа измучилась... сердце кровью изошлось... ему больше, чем кому другому, ласка нужна...

Какой-то офицер из молодых говорит ей: «Ведь он черт знает что — вор...» Вся даже побелела: «А вы в душу-то смотрели... Видели вы, как он плакал да каялся... Даром смерти искал, что ли? И не вор он, не преступник, а несчастный... Что вы больше Бога хотите быть... Бог милует, а вы осуждаете. А как в тюрьме сидел — он мало вынес. Как-то вы еще доживете...»

А у самой крупные слезы так и падают, губы вздрагивают... Оскорблена, точно о ней дело идет.

И давай изводиться над ним день и ночь, безотходно... От постоянного волнения даже румянец в лице заиграл... «Умрете», — говорят ей бывало. Что же вы думаете, не только сама не умерла — его еще спасла, и не физически только... Из-под спины ему вынули пули. Выходила она его, выносила, как мать ребенка, а потом заставила нас сойтись с ним, полюбить его... Нравственно подняла, душу в нем спасла... Вот она какая -сестра Васильева. Один доктор, отправляя разжалованного в Россию, обернулся к Васильевой, да и говорит: «Я думал, что чудес больше нет... а вы сделали чудо...» Солдаты — те молятся на нее... Сколько раз, бывало, стон стоит в палате — войдет она, повернут они к ней головы с воспаленными от муки глазами и разом стихнут... точно им при одном виде этого ангела Божьего легче становилось... Как-то священника не случилось, а один солдат умирал. Сестру Васильеву потребовал.

— Исповедуй, — говорит, — меня...

— Я не смею... не могу...

— Ты святая... ты простишь — и Бог простит.

—  Что ж мне его так, с тяжелым сердцем умирать оставить... Пусть лучше грех на мне...

Она и выслушала его, и простила.

Мы собрались навестить кое-кого из товарищей и направились в ближайший госпиталь. Солдаты лежали в грязи на промокших снопах соломы, прикрытые своими серыми шинелями, так что из-под них выставлялись голые ноги... Холодно было в шатрах... Чугунная печка, поставленная посередине, давала очень мало тепла. Капало сверху, лужи стояли внизу. Проходившие по госпиталю сестры, санитары и врачи шлепали сапогами прямо в эти лужи, потому что сухого места не было, и брызги черной липкой грязи летели в лица больных... Тут было царство тифа...

Пахло тифом, дышали тифом, смотрели сквозь тифозные испарения, слышали бред тифозных больных... Острый запах, кислый, полный какого-то тонкого яда, просачивался в легкие, бил в нос. Казалось, здесь нельзя было безнаказанно провести и одного часа. Доктора быстро проходили мимо, санитары избегали этого тифозного царства... Отсюда была одна дорога — в могилу, и могила далеко не казалась ужасной, особенно в такие вечера, как этот, когда мы посетили сестру Васильеву...

Сестра Васильева еще бодрее... Масса ее подруг уже угомонились в сырых могилах, умирали в госпиталях, едва-едва поправлялись в России, отправленные туда в свои семьи... Васильева — уцелела... уцелела и не устала. Ничто не могло убить ее силы. Улыбаясь, она говорила:

— Я выдержу до замирения... А там, как только делу конец, и мне конец...

Она точно была возбуждена приемом сильнодействующего средства. Глаза сияли оживлением, руки безустанно работали то около одного, то около другого больного... Над одним возится — другого уже расспрашивает...

—  Ангел Божий, святая ты наша, голубушка!.. — приветствовали ее отовсюду. Только на нее смотрели здесь доверчиво. Только при ее появлении стихали...

Мечется и бредит какой-нибудь горячечный, весь в жару, воспаленные глаза налились кровью, сквозь зубы пена проступает зловонная, волосы смокли... хрипло выкрикивает что-то... Прислушивается Васильева к нему.

—  Милый, болезный мой... Жутко тебе, больно... — положит руку на голову ему, сядет в грязи рядом. — Ну, успокойся... ну, помолчи, полежи, родной... Что, не легче, голубчик ты мой?.. — Возьмет за плечо и давай покачивать, словно ребенка.

Глаза больного теряют свой острый блеск, гаснут. Тише и тише становятся крики. Судорожно метавшееся тело выпрямляется... легче дышится...

— Ну что, легче тебе, бедный мой? — шепчет ему на ухо, и до самого сердца проникает ему этот шепот, потому что он уже сознательно начинает смотреть на нее... Память возвращается... Берет ее руку...

— Милосердный ангел... — шепчут больные ей вслед.

И действительно, словно ангел проходит она в этой палате, сея мир и спокойствие, утешая страдания, отзываясь на каждую жалобу, чутко отзываясь... Шепчет больной, его бы и не услыхать, а у нее слух так привык, насторожился и шепот ловит.

— Что ты, голубчик... чего хочешь?..

— Воды... горит... воды!.. — стонет едва слышно умирающий.

— Сейчас... — берет кружку; там вода тоже тифом заражена: с каплями, что падают сверху в воду, и тиф проникает туда. Кажется, что эти капли сгустились от тифозных испарений. И не глядя на вьюгу, на дождь, что хлещет ей в лицо, на ветер, что хочет сбить ее с ног, бежит, спотыкаясь, сестра к колодцу...

Пришла другая сестра. Повела нас к себе Васильева.

— Вот тут я.

Уголок в палатке... Снопик под голову, серая рвань какая-то брошена на слякоть...

— Ни одеяла, ни подушки у вас...

— И одеяло и подушку больным отдала, — отзывается доктор... — Носилки принесли ей, в чем раненых таскают, и те сволокла в палатку: умирающего поместила на них. Сама в грязи спит... Я раз к ней зашел — холодно было, накрыться нечем: все, что было, снесла туда. Дрожит сидя и руки над фонарем греет... И что за натура! Несколько раз ее тиф захватывал. Придет отдохнуть — голова начинает кружиться, болеть, ноги не держат... Вот-вот сляжет — нет, позвали к больным — все как рукой снимет... опять бодрая, неутомимая...

Как-то нескольких умирающих от гангрены вместе в одну землянку снесли... Воздух стоял такой там, что доктора только из-за дверей, отворачивая нос в сторону, спрашивали больных... Так бы, без помощи и ласки, умерли несчастные, если бы не случилось тут сестры Васильевой.

Она облегчила последние минуты их...

Один так и умер, не выпуская ее руки... Так и закостенел... Едва освободили потом этого ангела Божьего...

Мы не могли отогнать от себя дивный образ этой маленькой женщины с большим сердцем, осилившей саму смерть, отважно вырывавшей у нее уже обреченные жертвы... Не сильнее ли нас эта маленькая женщина с большим сердцем?..


( 21 голос: 4.95 из 5 )
 
2902
 

В.И. Немирович-Данченко



Ваши отзывы

Ваш отзыв*
Ваше Имя (Псевдоним)*
Сколько Вам лет?*
Ваш email
Анти-спам *

Версия для печати


Смотрите также по этой теме:
Путь к удовольствию: от травки до... (Юлия Гагинская)
Дети Капитана Немо (Анна Рудницкая)
Реальная доброта как лекарство от нелюбви (Брат)
Моя святость (Анна Лелик)
«Белые вороны» в современном обществе? (Подготовила Александра Оболонкова)
Делай добро с любовью (Старец Паисий Афонский )
Как научить детей милосердию
Ненависть (в интернет-обсуждениях) (Hardingush)
«Я рассуждаю людьми» (Татьяна Краснова)
Хотеть быть полезным кому-то – это общечеловеческая черта (Елизавета Олескина)

Самое важное

Лучшее новое

Родноверие, язычество

Откровение бывшего язычника

Оттуда я впервые узнал слово «язычник». И чья-то умелая рука подвела меня к идее, что для того чтобы стать сильным, успешным и победить всех нацменов я должен стать язычником! А что такое стать язычником? Это в первую очередь отрицать христианство по каждому пункту, ведь только лишь благодаря ему гордые Русичи стали тем разобщённым биомусором, которым являются сейчас. Скупать маечки и балахончики с коловратами, купить себе оберег со свастичным символом эдак за 3000 р. серебряный, купить «русскую рубаху» расшитую свастичным символом. И плевать, что это раздражает каких-то там ветеранов. Нас интересуют лишь далёкие предки, которые жили до Крещения Руси. А эти, прадедушки и прабабушки — зомбированные коммунисты или православные с промытыми мозгами — они для язычника не авторитет.

диагностический курс

© «Реалисты». 2008-2015. Группа сайтов «Пережить.ру».
При копировании материалов обязательна гиперссылка на www.realisti.ru.
.Редакция — info(собака)realisti.ru.     Разработка сайта: zimovka.ru     Дизайн - Наталья Кучумова .