Время продавца

Мы живем в мире продавца. Марксова схема классического капитализма, в котором спрос определяет предложение, уже давно не работает. Делающие деньги люди устали привязывать успешность своего дела к капризам покупателя, которому сегодня нужно не то, что было вчера, поскольку то, что было вчера, у него уже есть. Кроме того, за последние два века производитель по горло наелся постоянными кризисами перепроизводства, неизбежно возникающими в результате насыщения объективно имеющегося спроса.

Поэтому покупателя переформатировали в потребителя, который стал потреблять не то, что ему нужно или хочется, а то что необходимо сбыть продавцу. Чтобы заслужить право быть продаваемым, товар должен стать брендом, то есть в большой степени дематериализоваться. Ведь товар покупают, чтобы им пользоваться, соответственно, до тех пор, пока купленная вещь выполняет свои функции, нет и необходимости приобретать взамен ее новую и уж тем более еще одну такую же. Совсем иными оказываются отношения потребителя и бренда, ибо, покупая бренд, мы приобретаем не вещь, а некий полуматериальный комплекс новых ощущений и возможностей, например, какой-нибудь телевизор марки «Х» с турботелескопическим передатчиком, все прелести которого невозможно ощутить обычной человеческой «чувств пятерицей» или «ощущение небывалой свежести». А чувства, эмоции и ощущения проходят, как известно, довольно быстро, тогда как выработанная многолетней практикой необходимость постоянно их испытывать остается. В результате человек снова идет за покупками. К тому же людям свойственно стремление делиться своими впечатлениями, на чем беззастенчиво паразитирует огромная индустрия подарков.

Однако тотальный брендинг всего и вся, когда уже нет просто майки или утюга, которым гладят майку, а есть Nike и Bosh, что, очевидно, совсем не то же самое, что Adidas и Philips, стал лишь одним из этапов эволюционного процесса всеобщей дематериализации, приведшим к формированию современного строя общественных отношений, который лишь по привычке до сих пор называется капитализмом. В лучшем случае, можно говорить о пост-капитализме, хотя и этот термин отражает лишь хронологическую преемственность, при этом практически не выражая сущность нового строя.

Всеобщее убеждение в том, что миром правят деньги, безнадежно устарело, особенно в обществе, три четверти которого, начиная с самых богатых его членов, погрязли в долгах.

В наше время нет как раз нет ничего более нематериального, чем деньги. И дело не только в том, что большинство современных валют ничем не обеспечены, кроме золотовалютных запасов, хранящихся в долларах, которые, в свою очередь, вообще ничем не обеспечены. Суть в том, что сегодня наличие у человека состояния практически любого размера далеко не всегда предполагает соответственную долю его влияния на происходящее.

В обществе классического капитализма между фабричным рабочим с зарплатой 2 франка в неделю и «уважаемым буржуа» с состоянием в несколько тысяч франков действительно лежала пропасть. Они обладали принципиально разным набором прав и возможностей и вели радикально отличный друг от друга образ жизни.

Конечно, помимо всего прочего, здесь сказывалось наследие традиционного общества с его жесткими сословными границами, однако, главным мерилом был достаток и накопивший каким-то образом некоторое состояние человек из низов довольно безболезненно вливался в общество более высокого ранга. Классической иллюстрацией такого положения дел может служить роман «Граф Монте-Кристо», в котором практически все представители «высшего общества» являются разбогатевшими выходцами из низов. К деньгам при желании или необходимости прилагались приобретаемые за них чины и титулы. Оборотной стороной такого положения дел было то, что потеря состояния вела к полному выпадению из жизни общества. Отсюда, например, одержимость многих героев Достоевского из обедневших дворянских родов стремлением любым образом не просто найти деньги, чтобы не умереть с голоду или выбраться из нищеты, а непременно приобрести «капитал», ибо человек без денег в мире классического капитализма действительно никто и ничто, независимо от своего происхождения, способностей и талантов. Из всех способностей значимы только те, которые способствуют сколачиванию мало-мальски достаточного капитала.

Но с той «золотой» поры развитого капитализма утекло огромное количество воды, времени и денег. В наше время образ жизни подавляющего большинства людей, проживающих в странах «золотого миллиарда», куда, вместе со всем остальным человечеством так стремится, жертвуя ради этого своими природными богатствами и остатками самобытности, Россия, практически не зависит от их достатка. Все одинаково просиживают вечера у телевизора и проводят выходные в гипермаркетах, и все одинаково не властны не то что над своей судьбой, но даже над своими вкусами и предпочтениями: все покупают то, что им продают, а вездесущая индустрия кредитования делает все, чтобы их покупательная способность минимально зависела от достатка. По большому счету неважно, сколько у человека денег, важна только его покупательная способность. Пока человек жив, независимо от того, есть у него на это деньги или нет, он должен не останавливаясь потреблять.

В определенном смысле богачи значительно менее интересны современному миру, потому что у них уже вроде все есть, и на них надо тратить дополнительные усилия, чтобы объяснить им, что то, что у них есть, это на самом деле ничто, всё это уже давно устарело и требует срочного обновления. С простыми людьми гораздо проще, у них еще нет всего того, что есть у богатых мира сего, и осталось только объяснить им, что все это (или хотя бы его подобие) у них непременно быть должно. Роль богачей сводится к тому, чтобы служить ориентирами в бесконечной гонке потребления.

При этом, в основе современного экономического устройства, как и во все времена, лежит банальная эксплуатация, с той только разницей, что в наше время эта эксплуатация носит не столько классовый, как прежде, а международный характер, когда одни страны обеспечивают себя за счет ресурсов и труда населения других стран. Однако принципиальное отличие от предыдущих эпох состоит в том, что в наше время те, кто должны бы по классической марксовой схеме считаться эксплуататорами, сами постоянно подвергаются жесточайшей эксплуатации, ибо потребление стало теперь такой же тяжелой и обязательной работой, как и производство. При этом на эксплуатируемых, в свою очередь, падает двойная нагрузка: они обязаны и производить как можно больше, и потреблять настолько, насколько им хватает собственных и заемных средств.

Выглядит это приблизительно следующим образом. В Китае на заводе, работающем на русских энергоносителях, собираются, например, телевизоры транснациональной корпорации с условным названием «Пони», а потом эти телевизоры продаются и русским, и китайцам, и американцам и вообще по всему миру. Так или иначе, победа – результаты труда и прибыль от их реализации – всегда остается за продавцом, то есть, в данном случае за компанией «Пони». Схема очевидна, задача только продавать и ничего не покупать, и уж ни в коем случае не производить.

При этом важно помнить, что продается не столько сам телевизор, сколько имя «Пони», поскольку собственно к устройству приема телевизионного сигнала компания имеет весьма условно отношение, так как сделано оно на безымянной китайской фабрике, где на соседнем конвейере собираются принтеры основных конкурентов «ХЗ», а технологии разработанными анонимными европейскими, американскими или скорее всего азиатскими аутсорсинговыми фирмами средней руки. Корпорацию «Пони» в данном случае нельзя назвать даже посредником, ибо даже реализацией продукции занимаются многочисленные дистрибьюторы и ритейлеры. Сама «Пони» только продает и продает только свое имя, почти магическим образом объединяющее в единое кольцо производства-потребления все эти разрозненные фирмы и людей в разных концах света.

Создана (хотя еще и не доведена до полного совершенства) система, в которой покупатель не может не покупать, в любой мало-мальски продвинутой компании вам скажут, что не существует плохих товаров, существуют только плохие менеджеры по продажам. Соответственно под такое положение вещей формируется и мировой политический рынок, правила поведения на котором диктуют страны-продавцы. Однако далеко не каждая страна у которой действительно есть, что продать, может считать себя продавцом, поэтому, если кто-нибудь решил, что речь идет об энергоносителях или еще о чем-то столь материально-приземленном, он ошибся так же жестоко, как российские власти.

Основным инструментом современной политики являются все те же бренды, а основным ее содержанием стала борьба за право обладать этими брендами и распоряжаться ими по своему усмотрению. Идеальной, конечно, считается ситуация, в которой удается заставить других платить за использование тех брендов, права собственности на которые удалось доказать. Но это удается очень немногим, точнее почти никому, кроме США.

Ключевым брендом стало понятие «демократия». Наивно полагать, вслед за Брокгаузом и Ефроном, что нынче под этим термином, как и сто лет назад, подразумевается «государственная форма, в которой верховная власть принадлежит всему народу» или хотя бы вид государственного устройства, «где народ доверяет свою власть избираемым им представителям, образующим парламенты или иные органы власти». В современном мире это понятие практически полностью утратило какой-либо конкретный политологический смысл и стало типичным брендом, обозначающим все хорошее и правильное в противовес тому, что «недемократично», то есть плохо и почти противоестественно.

В свою очередь, разработанный российской властью концепт «суверенной демократии» – это наша заявка на право самостоятельно пользоваться брендом. Однако нужно понимать, что мы никогда не будем считаться полностью законными его владельцами, в нас всегда, и не без оснований, будут подозревать пиратов, а нашу «суверенную демократию» считать контрафактным товаром чем-то вроде сигарет «Weston» или магнитолы «Parasonic».

Именно поэтому юрист Дмитрий Медведев в свое время со скепсисом отнесся к понятию «суверенной демократии», заявив, что «гораздо более правильно говорить о подлинной демократии или просто о демократии при наличии всеобъемлющего государственного суверенитета». «Если же к слову «демократия» приставляются какие-то определения, – добавил тогда еще просто первый вице-премьер, – это создает странный привкус». Совершенно верно, своим чутьем юриста-цивилиста и специалиста по гражданскому праву будущий российский президент быстро уловил в этой идее запах контрафакта, подтвердив, таким образом, что у бренда «демократия» уже есть законный правообладатель и со стороны России бессмысленно предъявлять какие-то права на его самостоятельное использование.

Но также очевидно, что такой подход делает неуместными и разговоры о суверенитете, поскольку оставаясь «демократической страной», Россия пользуется тем, что ей не принадлежит, а лишь предоставлено во временное пользование на определенных условиях. Говоря языком коммерческих операций, который является наиболее адекватным способом описания современных политических (и не только) процессов, российская демократия – это самый заурядный франчайзинг, то есть, если следовать определению «Современного экономического словаря» – «смешанная форма крупного и мелкого предпринимательства, при которой крупные корпорации, «родительские» компании (франчайзеры) заключают договор с мелкими фирмами, «дочерними» компаниями, бизнесменами (франчайзи) на право, привилегию действовать от имени франчайзера. При этом мелкая фирма обязана осуществлять свой бизнес только в форме, предписанной «родительской» фирмой, в течение определенного времени и в определенном месте. В свою очередь франчайзер обязуется снабжать франчайзи товарами, технологией, оказывать всяческое содействие в бизнесе». Точнее, пожалуй, и не скажешь. Естественно, что в такой ситуации России продавать нечего, кроме своих энергоносителей, за которые можно получить только деньги, которые уже почти ничего не стоят и дают возможность только покупать еще больше.

Тогда как настоящий продавец продает, не ресурсы, не нечто вещественно-материальное, а собственную необходимость. Те же Соединенные Штаты представляют собой страну, промышленность которой уже несколько десятилетий находится в состоянии перманентной депрессии, а нелепость устройства американской экономики очевидна даже руководству Федеральной Резервной Системы. Более того: среди крупнейших мировых брендов (а, еще раз подчеркнем, только бренд и представляет собой хоть сколько-нибудь ценный актив в современном мире), едва ли десятая часть будет американской, однако, настоящему продавцу ничего этого и не надо.

США уже давно продают всему миру не просто основной бренд современности – демократию – и даже не пресловутый американский образ жизни, ставший всеобщим, а условия, при которых только и возможно существование этого образа жизни. Говоря языком маркетинга, США продают на мировом политическом рынке уже не бренды, а тренды, что значит, что именно там определяют как, с кем и зачем в ближайшее время будет принято есть, пить, развлекаться, воевать и торговать. Лауреат нобелевской премии, Клайв Грейнджер, классик современной экономической науки, писал, что «большинство макроэкономических временных рядов характеризуются тем, что состоят из тренда (базовой тенденции) и волатильности (случайных колебаний вокруг тренда)». Таким образом, США продают всему остальному миру само время, в котором мы живем, эпоху, которую мы считаем нашей, эон. Действия всех остальных государств в этих условиях становятся лишь волатильностью, случайными колебаниями вокруг тренда. Слова группы Rammstein «We all living in Аmerica» в таком случае превращаются из меткой метафоры, в четкое онтологическое определение нашего времени.

Сама мировая система устроена так, что не следующий этим трендам полностью выпадает из общей реальности и становится изгоем как, например, Северная Корея, однако, мало осталось на свете стран, население которых настолько свободно от заражающего (можно сказать, и поражающего) действия глобальных трендов, чтобы смириться с положением изгоев, ради каких-то высших или иных идеалов. Тот же СССР проиграл холодную войну в тот момент, когда его граждане захотели «Кока-колы» и «фирменные» джинсы и стали готовы ради этого пойти на самые решительные жертвы.

Однако для того, чтобы быть истинным хозяином положения, США должны были бы быть, что называется, над схваткой, в то время как они не просто включены в мировую систему потребления, но являются ее ключевым элементом. Как известно, Соединенные Штаты – крупнейший мировой потребитель, и простые американцы подсажены на иглу беспрестанного и все возрастающего потребления значительно сильнее жителей других стран. Но даже самый главный покупатель не может править в мире продавца, напротив, именно его положение наиболее уязвимо, ибо стоит ему перестать покупать столько, сколько раньше, и он станет уже не нужен, ему закроют кредит и лишат возможности быть потребителем, он станет никем, и имя его будет «никак».

США являют собой лишь образ главного продавца для внешних и, как это бывает с любым образом, являя, они одновременно и скрывают его от посторонних глаз, отвлекая на себя все внимание. Всем, кто хоть немного этим интересовался, хорошо известно, что уже давно реальная власть в США принадлежит транснациональным корпорациям, вроде той самой условной компании «Пони», о которой мы говорили несколько выше. Именно эти ТНК, главные брендообладатели, и занимают в современной экономике место тех, кто всегда продает и почти никогда не покупает. Покупка продукции у своих поставщиков не может считаться таковой, ибо предварительно ТНК им продали право быть их поставщиками, что практически равно для них праву вообще быть.

Парадокс ситуации в том, что ТНК не нуждаются в производителях своей продукции, так как на их месте всегда может оказаться кто-то другой, желающий каждый день стучатся в двери крупнейших брендообладателей сотнями, боле того правительства многих стран мира отчаянно борются, чтобы те или иные товары, которые, напомним, потом будут покупать у ТНК жители их же стран, производились именно у них, а не где-нибудь еще. Но еще раз стоит подчеркнуть, что без поставленного на эту продукцию значка, символизирующего тот или иной бренд, все это лишь продукция первичной переработки – такая же, как лес или нефть.

Однако возникает очевидный вопрос: если эти ТНК столь могущественны, кому они, собственно, принадлежат? На этот вопрос тут же возникает очевидный ответ: собственно говоря, никому. Большинство ТНК являются Открытыми Акционерными Обществами, акции которых принадлежат огромному количеству акционеров. Те ТНК, которые таковыми не являются или в которых львиная доля собственности принадлежит небольшому количеству лиц, как например Microsoft, составляют редкие исключения, и в будущем, после смерти их нынешних владельцев, их ждет та же судьба, что и остальных. Они тоже станут своего рода общественной, то есть фактически ничьей, собственностью. Однако не стоит торопиться с выводами.

Во всем мире большинство мелких акционеров, основная часть которых – самые обычные граждане, участвующие в биржевых спекуляциях для того, чтобы получить дополнительный доход, доверяют управление принадлежащими им акциями специализированным управляющим структурам. Среди этих структур не только собственно инвестиционные компании, но и банки, и частные, и государственные пенсионные фонды. Если посмотреть, кому, в свою очередь, принадлежат все эти управляющие структуры, то мы увидим, что и они являются акционерными обществами, правда, их акции принадлежат уже гораздо меньшему количеству акционеров.

Таким образом, выстраивается своеобразная пирамида акционеров и управляющих компаний, весьма похожая на ту, что изображена на американских долларах, на вершине которой после довольно долгих изысканий, пытливый исследователь обнаружит небольшое количество одних и тех же фамилий, корни капиталов и власти которых уходят как минимум в глубокое Средневековье. Это будут потомки тех, кто создавал (а может, просто постепенно являл миру) свои богатства на заре средневекового ростовщичества, тех, кто за контроль над средиземноморскими торговыми путями продал слабеющую Византию туркам, а орден тамплиеров – французскому король Филиппу Красивому и папе Клименту V за право ведения ростовщической деятельности на территории Франции. Тех, кто позже поддержал Англию в борьбе против Испании, вложив свои деньги в только зарождавшиеся британские колониальные торговые синдикаты, и так далее и тому подобное.

На протяжении всего времени своего существования эти люди умели только продавать и давать кредиты, и теперь мы все живем в мире продавца не потому, что такова объективная реальность, а потому, что эта реальность упорно и планомерно в течение нескольких столетий, в науке именуемых обычно эпохой Модерна или Новым Временем, создавалась самими продавцами. И современная реальность удобнее всего описывается именно экономическими терминами именно потому, что она создана людьми, испокон веков мыслившими в категориях прибыли и процента.

Pravaya.ru